* * *

Невеликі міста Квебеку приймають 400 канадських солдатів, які тренуються для участі в операції НАТО в Латвії.
Солдати Збройних сил Канади тренуються в семи населених пунктах на південний захід від міста Квебек, щоб підготуватися до їхнього розгортання в Латвії в рамках операції НАТО.

* * *

Коли очі не зустрічають перешкод, серце б'ється швидше...

* * *

Ой, треба жити інакше,
бути іншим,
більше під небом
і серед дерев,
більш самотнім
і ближчим до таємниць
краси і величі.

Герман Гессе
з: Пекло можна подолати

* * *

Президент Байден називає президента Єгипту Ель-Сісі «президентом Мексики» після того, як він зробив зауваження на захист його пам’яті.

* * *

Колишній президент Бразилії Болсонару перебуває під слідством у справі про спробу державного перевороту
Колишній президент Бразилії Жаїр Болсонару перебуває під слідством у рамках розслідування ймовірної спроби державного перевороту з метою утримати його при владі, повідомив один з його колишніх помічників.

* * *

Цей гамбургер на сніданок такий смачний, Боже мій, я забув сфотографувати та доїв його! Солодкий, солоний, загалом надзвичайно непереможний і приголомшливий

Симферополь

15:10 17.08.2007

 

***

Не живет поэзия без «ты»

-сячелетий, прожитых попарно.

…гласную в костюме безударной

я не выдам, так же, как кресты

вместо подписей в контрактах брачных

не сломаются и в самых мрачных

тауэрах бесполой духоты,

 

где уже поэзия – без «я»

-вления народу и без хлеба

из камней – возносится на небо,

руки-ноги со стыдом тая,

ибо нынче модны только крылья.

Что тебе до сора, эскадрилья

бабочек, и что до бытия,

 

где не есть поэзия без «лю»

-бой из двух десятков древних истин,

что цепляют за душу когтистей

якоря, иному кораблю

не дающего сорваться с рейда –

даже в бурю, даже в снах по Фрейду,

где на аннотациях пилюль

 

писано: поэзия без «боль»

-шого мира, где ее не надо, –

Кремль без Александровского сада

(красота без воздуха), фа-соль

в супе – и без помысла о Верди,

«Тоска» с ударением на верном

слоге, бесхарактерная роль.

 

Отпусти поэзию. Пускай

ходит кабаками, менестреля,

голой вылезает из постели,

посмотреть: не взломан ли сарай? –

а не обязательно – на Геспер.

Пусть излечит сифилис и герпес,

прежде, чем – в неизлечимый рай.

 

***

Он не поэт.

 

Но было странно с ним,

что здесь еще

поэты есть.

 

Он был способен

с высшей

главностью,

возможной в чтении,

прочесть.

 

И бледногубые манерщики,

с подрагиваньем пальцев в тон,

и футуристы-недомерки, что

кричат, размахивая ртом,

терялись,

что иголки во стоге,

пред

этой

простотой.

 

Ея,

что свежеранную бересту, где

ножей полянских острия

чертали о деяньях Киевых

варяжьей каменной резьбой,

 

Ея,

святую,

как

Россия,

во

безвременье

не

упокой!..

 

…Он был из тех, кто

в зверью клетку

шаг

бросают, словно

кость

судьбе,

играют

в

«русскую рулетку»

так,

как дети – в салочки.

 

В себе

такие

зернят

мироскание

на пряжки Млечных поясов…

 

…Слепой с безногим

знают, странные,

о,

какова

ты,

 

тяжесть

слов!..

 

Они могли бы с высшей важностью,

возможной в чтении, прочесть…

 

Он – не поэт.

 

…но стало страшно с ним того,

что

и

поэты

есть.

 

 

***

Черная, тонкая, нежная лошадь…

Грива – что небо под грозным крестом,

взор – многозначно-расплывчатый роршах,

тело – бывало, видать, под кнутом…

 

Ну-те дрожать!.. Коль тебе непривычны

ласки – ударю! – видать, знакомей…

Я, бишь, не князь – не боюсь волховичьих

чар: из глазниц выползающих змей.

 

Реминисценция… Времени стремя…

 

Выйдем же, милая, в поле вдвоем!

 

…медленномедленномедленно сщемит

небо меж тучами бледный проем,

и – по тебе: по глазам непроглядным,

по волосам дожделивей дождя, –

покатом, рокотом, роскатом жадным

лето пропляшет!.. а чуть погодя,

выложившись, как цыганка для графа,

бубен отбросит и сядет к ногам…

 

Милая! Затхлых сартреющих кафок,

видишь ли, пыль разгребать – тоже нам,

но не сейчас: перебить черных кошек

всех подчистую – не хватит колов.

 

…рыжая женщина – черная лошадь…

 

Милая, где загулял наш Брюллов?

 

 

***

Вначале было Слово.

 

Потом люди поняли,

 

что оно означает.

 

Без привычного запаха никотина

невозможно заснуть. Чистота пуста.

Воздух – сам кислород, и его невинной

неподвижностью комната налита.

Эта комната новая мне. Я гостья.

И, как гостье, мне лучшее все: и то,

что здесь тихо, как полночью на погосте,

и хрустально, как в вазе, да без цветов.

 

Накурить и повесить топор над койкой!

Может быть, упадет на меня во сне…

Воздух – сам кислород, и его так горько

пить: его послевкусие свежим «нет»

отдает… Пусть хозяева – просто люди

завтра ох, пожалеют о том, что я

пребывала в их доме!

…Когда Иуде

были зеркалом воды того ручья,

 

где Учителю все омывали ноги,

а потом исцелялись, испив от вод, –

он смотрел на себя и делил на слоги

слово «нет», созн/давая его исход.

Слово «нет» пребывало тогда здорово

и не знало, что станет через века

прокажённым. …Родимой, кроваво-кровной

мерой счастия, взятого напрокат…

 

Слово «нет» пребывало тогда невинно.

…И сейчас в этой комнате – свежесть вод,

отразивших неровные половины

смысла, коим Иуда делил его,

отрезая не слоги, а полисемы,

распуская значений чумную сеть…

…А у Слова толпился народ и немо

верил, и исцелялся, чтоб заболеть…

 

 

Против порчи

Есть да-нность. Но еще пытаюсь в нет-ность

себя вгонять. Постыла мне секретность,

где каждый вздох – в усах и в париках,

а на душе, забвением укрыта,

вздыхает у разбитого корыта

старуха, у которой старика –

 

– да что пиры, дворцы, меха собольи! –

последнего отняли!… В раме боли

любой портрет бессилием силен,

как «Софья в Новодевичьем» …В раздирах

зрачков блестят стрелецкие секиры…

Да этим ли перстам беленый лен

 

для плащаницы покрывать крестами

из канители? …Волчьими хвостами

мне разорили в горнице очаг

завистники. И намели метаний,

бессильных в исполнении желаний

и помыслов – что злато и парча! –

 

все о глазах, которые живые…

Со мной такого не было. Впервые.

Чтоб звезды резались из десен дня,

а вечер был бессонницей беременн,

чтоб стыл в груди незваный Анн Каренин,

а поезд вел охоту на меня –

 

тяжелый, безнадежный, непоказный,

как вдовий вой на дню стрелецкой казни,

как звон над Новодевичьей тюрьмой,

где из келейки еле видно солнце…

Царевна! Помни! Мы еще прорвемся!

К бессилию завистников – вернемся

в глубинной чаше памяти потомства –

уже за то, что принимали бой!

 

***

Яблоки, я, Блок и пара словариков –

нам в гамаке так уютно. И палево

пеплежевики незрелое зарево

оной же напоминает. Мечтал его

Видеть, быть может, и Блок. Но видал, увы,

да и не зарево – варево алое…

…Нас бы туда – да на бал сразу с палубы! –

Блока бы яблоком не зажевала я.

 

И в гамаке не тик-так, полусонная,

тихо вдыхая духи и туманы, а

во поле, травы чьи выдраны с корнием

мимо прогикавшими атаманами,

остановилась бы тишью… Надолго ли?

Полю запомнилось: «На город, конница!»

 

…В городе, Блоком невольно оболганном:

мол, четверть века живи – и не стронется, –

тихо. Как в зимнем котле, снегом полном, что

даже не тает еще. Чтой-то сварится?...

 

…Это – доедено, это – испорчено

ныне, и вряд ли десятком словариков

вытянешь правду из Блока. Не слышится.

Сам от себя он тогда заблокировал

чуткость свою.

 

…На странице колышется

блик, будто пулею или рапирою…

 

 

***

Не все ль равно, куда сходить с ума?

 

Александр Кабанов

Болезни – это, право, не беда.

Они – лекарство. Помнишь ту ангину,

с чьей помощью протухшая вода

любви с тебя сошла наполовину?

 

А то – не видишь и в глазу бельма,

когда саднят сердечные мозоли.

Не все ль равно, куда сходить с ума,

когда уже сошел в чужую волю.

 

В смертельный насморк? В легкий онкоСПИД?

В кретинеобьяснизм и пара-ночь-ю?

В ипо-хандрилью? В депресньюнктивит?

Или в бутылку водки на бессочье?

 

Когда шизолюбвия обнесла

своим налетом действия и строфы,

не все ль равно, куда сходить с осла:

на вайи или сразу на Голгофу.

 

Да лучше бы проехать дальше. Кон

еще не сыгран, и король твой матом

не послан… И не так ты высоко,

чтобы сходить с чего-то и куда-то.

 

Попробуй лучше НА… На гору влезь,

Ну, пусть хотя бы на вершину славы.

Она летальна – звездная болезнь,

зато хоть полетаешь на халяву.

 

Зимняя Кришня

 

Давай, Заратустра, зараза, колись:

куда мне пойти, чтоб хоть где-то остаться?

Христа, твоего по профессии братца,

я слушала долго, но вот разобраться

в его письменах не смогла. Будто слизь,

 

сосульки болтаются на бельевых

веревках: зима подползла незаметно.

И так симметричны, как смыслы в приметах

народных, тела круглобоких, монетно-

холодных, вонзающих угли под дых

 

чудных идолиц, не готовых прожить

и дня, но силком отправляющих память

в ту степь, где не знало послушников пламя

твое, Заратустра. Безвременный камень

его заменял. Высекали ножи

 

сведенные длани, безрадужный зрак.

И холод монетный не плавили знои,

рожденные долгою сушью степною,

которая может быть помнящей Ноя

в своей долготе… Заратустра, ты прав:

 

огонь – веселей и теплей, и еще

дешевле, душевней, душистей, душнее.

Я здесь остаюсь. За стеклом – стекленеет.

И скользкие когти слюды, цепенея,

скребутся туда, где уже горячо.

 

Иллюзия

 

У Черубины – маски на руках,

на каждом пальце, на пяти фалангах.

 

Лицо… Об этой маске вам любой

расскажет и напишет, к развлеченью

читателей, газетные статьи.

 

Рука… Об этой маске – не любой.

Но есть и те, которые оставят

немного шелеста ее страниц

 

иллюзией…

 

«Вкруг тонкостанья – черные шелка,

и аромат тумана на запястьях…» -

нет, это не ее. И не о ней.

А это: «Кроме взгляда твоего

мне нож не нож!...» и:

«Лиля! Ли-ля! Л-и-л-я!»

Но имя Черубины средь друзей,

которых нет, звучало жестче: Лиза.

 

…ли…

…за…

Листва и завязь.

А еще:

Любовь и Зависть.

…ливнями залита…

 

Иллюзия…

 

О ней: Фермоза.

Плакал ли Фейхтвангер,

вонзая в глазки маленькой Рехии

иллюзию?

 

О ней: Альдонса.

Плакал ли хоть раз

тот, кто ее ввозил на Росинанте

в иллюзию?

 

И – Черубина.

Под глазами – свет

всезвездной коронации

иллюзией.

 

***

Пусть так, пусть будет: я не сплю

и перечитываю собственный loveroman,

и каждый лист его тетради так изломан,

и смертно каждое «люблю»,

как будто взято на прицел.

 

…А где-то мама, что едва ли бы хотела,

чтобы ее глаза я разглядела,

впервые на чужом лице.

 

Пусть так, пусть будет: аз не есмь.

не нужно азу ничего, за исключеньем

пустынной трижды пытки корнеизвлеченья

обрывков белого из бездн

и бревен из-под конъюнктив.

 

…А где-то мама, что едва ли бы простила

за то, что я ее ладонь схватила,

другие руки отпустив…

 

Пусть так, пусть будет: от него

я отмираю и решительно умнею:

мои фуршетные бокалы вновь темнеют

в изысканность, но отчего-

то стенами стискивает зал…

 

…А где-то мама, что едва ли догадалась,

что внучке не от бабушки достались

ее библейские глаза…

 

О вазе

(декаданс)

 

Самый край – и зачем ты ко мне?

Зашаталась… и кто ты, задевший?

Мир, как хлыст, надо мною взлетевший…

Ни опоры, ни воздуха нет…

 

И ни воздуха, воздуха нет!!!

Астматический бал. Белый танец.

Ох, и вьется же этот поганец,

наступая на легкие мне!

 

Притяже… При-тя-же… (принтер жертв)

У Земли его много. И птица

Если с жизнью решит распроститься,

Тоже f приравняет к mg

 

…Вот и все. Не отдышишься уж.

Не отдышишься, уж. И зачем ты

с камня прыгнул? Ведь знал, что ничем-то

ты летально-падучих не хуж.

 

Мне себя собирать – не внове,

Я-то ваза: осколки – не горе.

Я-то амфора – склеит историк,

И прославленным сделаю век.

 

Только мне каждый раз все страшней

Приближаться к земле с ускореньем,

Будто в спринтерском беге на время

Против воздуха.

…воздуха нет…

 

***

Если хочешь учиться и мысли на взводе,

вспомни, что представляли Кирилл и Мефодий,

малый юс сочиняя, – не крылья Дедала?

(… а болотная топь эту букву съедала,

как когда-то морская пучина – Икара…)

Кто-то скажет: фантазия – разума кара:

и не думали даже они о полетах,

малый юс не чертили на иле болота,

а писали они на пергамской бумаге.

 

… Но студентка филфака в холодной общаге

рисовала юсы и мечтала, мечтала

об «отлично» за сказку о крыльях Дедала.

 

***

Многоточие… Три Вселенных.

Три едва ощутимых правды…

Нескрываемо откровенны,

как просыпанная отрава.

 

Три живых обнаженных раны…

Три глухих безрассветных ночи…

 

От Матфея, от Иоанна

не отыщете многоточий.

 

Четкой точкой отточен, точно

отпечаток, отчетлив, точен

слог о Логосе.

Словно очной

ставкой бьет по очам порочным,

тем, что в три тараканьих норки

прячут все, что насомневали,

тем, что были когда-то зорки,

но ослепли.

Теперь едва ли им прозреть.

Будто обесточил

их замкнувшийся разом разум

в три священных проклятых точки –

саблезубые три соблазна,

 

нескончаемые, как кольца,

безначальные, аки Троица…

 

***

Лопе-де-вежская пуща плаща и

Шпаги (не путать со штангой – тяжеле

Та). Лучше всякой бумаги прощает

Ныне всемирка нам все. Неужели

 

Жизнь отличается столько от писем,

Как трудодни от работ Гесиода

С той же проблемой? Ужели на жизни,

Плащ расстелив, отдохнула природа?

 

Сверхблагородство в вопросах морали,

Сверхосторожность в словах. И на деле

Проще всего побывать гениальным,

Если пойти умереть на дуэли

 

В чате от типа под ником Дантес и

Тут же отправиться в рай к Беатриче.

Той, что при жизни посредством процесса,

Производящегося без различий

 

Лиц, золотит себе нимб. Обещай мне

Тоже не путать мой рай и спасенье

Мною. И прячься за краем плаща, не

Веря признаньям Собаки-на-сене.

 

Знает коварная, как все запуще…

Но запускает опять, и, включая

Милую лопе-де-вежскую пущу,

Помнит, сколь многое та ей прощает.

 

***

Поэтам-«историкокультурникам»

 

Я девственница в третьем поколенье.

 

Родив меня, племянник Кальдерона

потребовал у дяди беззаконно

два новых ауто. В припадке лени

тот отказался. Дело было к мессе

в соборе новом, только третьеводни

расписанном. Да славится угодник-

благотворитель… (тихо! О Кортесе,

укравшем этот храм в Теночтитлане

просили обтекаемо…) Итак, мы

идем в собор. Не будет ли бестактно

поинтересоваться, вовсе зла не

держа на сочинительницу этой

истории, какого дон кихота

мы там забыли? Такова работа

читателя: все приводить к ответу

стандартному. Но вот уже ступени

ко входу в рай… (Нет, острякам – не «сразу»!)

 

А вот самодостаточная фраза:

 

Я девственница в третьем поколенье.

 

***

У мига то же отношенье к ми,

Как кредо к ре-до, ну, а силы – к си-ля.

О, словомузыка, сколь помнит мир,

В себе ты просто музыку носила.

 

О счастье мы мечтаем нотой «до»,

А нотой «после» убиваем память.

…И никогда не певший Геродот

Уже поется мелкими глотками.

 

Си-ре звенит нам голосом сирен,

Фа-ми античных родовых фамилий,

До-ми – а Anno Domini…, и крен,

Истории, и люди изумились…

 

Спаситель пел. И даже на кресте

Под солнцем иссушающей пустыни,

И птичий хор доверчиво свистел

Над травами Голгофы… Не остынет

 

Покуда музыка, воскреснут все!

А нет – то смерть – всего лишь только нота.

Танат Эвтерпе делает книксен

В извечном танце, падая с разлета,

 

В объятья Клио. Может, не в веках,

Так хоть в годах поющие бессмертны.

И знает музыка: в ее руках

Словесные сокровища несметны.

 

Луганск-Симферополь

 

Поезд – что большая коммуналка:

спать пора, а не угомонится.

…чертов снайпер… ды… во… ды… сестриц-ца!…

«Чаю-кофе-пива?» – проводница –

бюстовой атакой – в сон… А жалко.

 

Поезд – как огромная больница:

где-то – храп, а где-то начитаться

всё не могут. И не жалко, братцы,

глаз? – они вот-вот начнут срастаться

с книгой: как в Хефреновой гробнице

 

свет. А поезд – я в железной коже.

Столики – мои эритроциты.

Килька и сырок у плебисцита –

вирусы мои. Хай будут сыты

те, кто мне познание умножит

 

на десяток килобайт из мира

сумок, тряпок, выгодной продажи…

А потом, жуя и грустно скажут:

«Больше-то нам не о чем-то даже

Вам и рассказать… Хотите сыра?

 

Нет? Тогда чуток…?» А поезд - нары.

Нары-норы. Тары-бары-сборы.

…А еще, конечно, это город –

тот, откуда… И – опять надпорот –

крепкорельсый шов – его подарок.

 

…чертов сна…

 

 

Вещь в себе

 

Напрасно боролась со мною природа за чувства и тело…

Я стало чудовищем среднего рода, когда поумнело.

 

Когда мне открылось, что разум и воля – превыше страданья,

Возвышенней самой возвышенной боли – ее обузданье.

 

…И страшно мне вспомнить, что сердце когда-то дышало любовью,

Что с кем-то я узкой делилось кроватью, делилось собою…

 

Теперь я в себе. Я спокойно и цельно, как мысли теченье.

А то, что я вещь… Ну, так этим и ценно мое превращенье!

 

Да здравствует Вещность, Неодушевленность, Предметность, Свобода!..

…Еще бы на каждое слово синоним… чтоб среднего рода…

 

 

Черкассы-Симферополь

 

А ценности не переоценились,

хотя переоценивались долго

на самой верхней (проводничья милость

за странно мало денег) третьей полке.

 

Курс ценностей упал. Увы, не с полки.

Тогда еще, быть может, были шансы

его спасти.

…На мыслетканом шелке

разложены – спокойные, как стансы.

А были – детски-резки. На отрезке

прожитых месяцев им стало взросло.

 

…Кому еще алмазные подвески,

рискуя жизнью, возвратить?

 

А после

опять рискнуть – невемо, как ребенок:

проехаться, к примеру, на багажной,

на третьей, где все ценности спросонок

одною станут, чрезвычайно важной:

как не упасть. Какие тут оценки?

Ценней всего – ногами упереться…

 

…Вагонные жестокие проценты

мне выставило сброшенное детство.

 

Баллада о мертвой воде

 

Лабиринтами боли проходит свинцовый комочек…

Млечный Путь нависает над крашенной в серое тьмой.

Безобразие скал – словно Бога подпившего почерк,

Дописавшего эту часть мира уже в выходной.

 

Хрипы птиц соскребают с небес полусгнившие звезды…

Воздух – будто стекло, а они – словно гвозди в руках

Абсолютно глухого, решившего выместить злость на

Невиновных, но слышащих… дышащих… знающих страх…

 

Здесь убийцам вершить свои тихие тайные страсти,

Здесь, под скалами, прятать чудовищных маний следы…

…Как ты здесь оказалось, случайное детское счастье,

Испятнавшее крылья в чернильнице мертвой воды?

 

…Лабиринтами вен проползает свинцовый комочек…

Млечный Путь нависает над смазанной в липкое тьмой.

Безобразие счастья – то хитрого дьявола почерк,

«Передравшего» мир, пока Бог почивал выходной.

 

***

Есть иные малые города,

у которых будущее вампирят

города большие, каким всегда

не хватает будущего. Пошире

разевают пасть, обнажив резцы,

кое-как почищенные с фасадов

и парадных. Мельче планктонных цист

капли будущего, и, наверно, надо

так.

Бывают малые города,

что пытаются за себя бороться,

на столбах, на крышах и проводах

распиная блики чужого солнца,

а живые души – на площадях,

что, подстать большим, то «звездой» концертят,

то ли стягивают под какой-то стяг –

крепче вбить сознание самоцел(ь)ки

своему продажному городку,

для того на этой земле и естем,

чтобы каждый раз принимать укус

до бескровья за поцелуй невесты.

 

***

Все субъективно. И то, и это.

Этот – буддлив, а тот – христианен.

Я – половине! – Больших Поэтов:

«Ну, и на что ты мне, графомане!»

 

Каждый по-своему прав – и не прав же.

Всем не отдашь себя на закланье.

Мне – половина меня читавших:

«Ну, и на что ты нам, графомане!»

 

О, простота временных прелюдий

Нашему веку, и чем ты манишь?

Пушкин, сегодня япомнючудя,

Тоже услышал бы: «…графомане!»

 

Чем субъективнее, тем и чаще

Я-чневой кашей исавить станем.

Если есть Бог, человек творящий

Знает, что все мы здесь «…графомане».

 

 

***

Маленькие часики смеются: тик-так…

А ночью по лесу идет Сатана.

 

Это, видимо, рай. На часах –

Иероглифы «полночь» и «вечность».

Заметалась в истерике свечной

Серебринка в твоих волосах…

 

Это все-

«…нкавтвоихволосах

недосмотринканадвременами

недосмертинкаподвалунами

гирьнатонкихсчастичных весах…»

 

таки рай. Если б не с… Если б не – ш-ш-ш –

шевеление спящего ада.

И не винность – сплошная помада,

До улыбок стареющих гейш.

 

«…чьюпонебуидетсатана

станетспазмаподдыхомипола

пригвожденногоктелуглаголом

означающимчувствоодна

всмыследелайхотьчтоумирай

графоманьналунукакволчица

номолчиауженемолчится…»

 

На!-всег!...

 

Да, это рай, это рай.

 

***

Пизанской башни вздыбленная рысь…

Неправильные тени Иванова…

А белка, превратившаяся в мысль,

мир одарила поговоркой новой,

 

известной студиозусам с тех лет,

когда незнанье притворяться знаньем

училось только на Руси... Ответ

всегда не верен. Истина – за гранью.

 

…Когда бы мелосец века спустя

увидел легкость совершенства, груза

лишенную, – ни локтя, ни перста

для Афродиты бы не взял у Музы.

 

А наш фотограф Вася? Вечно пьян,

Но в кривизне своих портретов – гений.

Судьба сама решает, где изъян

Добавить к завершению творений.

 

***

На небе – август, на земле – январь.

…Так летен тонкий пояс Ориона,

Так гибок хвостохобот Скорпиона…

А ну-ка, жало смертное, ударь!..

 

У неба – лето, у земли – зима.

Насмешкою над бледно-стылой кожей

Дорог (о, не порань ее, прохожий!) –

Ковра роскошно-душного дурман,

 

Где мягкий черный ворс засеребрен,

Изоткан, разузорен, проалмажен

И выставлен счастливым на продажу…

Но на земле – злосчастия сезон.

 

А на земле слой пыли зеркала

Ее покрыл, и негде отразиться

Ни Вероники встрепанной косице,

Ни Лебедя распахнутым крылам…

 

В парик под гипсом застарелых пудр

Стыдливо прячет год седые клочья…

Густеют августеющие ночи

Предчувствием стеклянно-полых утр…

Марина Матвеева